Ужасный лагерь смерти Майданек (Люблин). Концентрационный лагерь майданек

Нашу историю важно не забывать. Не из за того что это наша память, а что бы такого больше никогда не повторилось. То что случилось в этом лагере просто не передать словами. Это одна из самых больших трагедий в истории человечества. Помним…

История лагеря

Майданек (польск. Majdanek, нем. Konzentrationslager Lublin, Vernichtungslager Lublin), второй по величине гитлеровский лагерь смерти в Европе, был создан осенью 1941 года по приказу Генриха Гиммлера, во время его визита в Люблин. Цель лагеря смерти Майданек — полицейский надзор за окупироваными фашистами терреториями.

Лагерь был расположен в восточной части города Люблин на площади в 270 гектар, и строился под руководством офицера-инженера СС Ганса Каммлера.

Постройкой лагеря занимались около 2 тысяч советских военнопленных.

Было построенно 2 административных корпуса, 22 барака для заключенных, 227 заводских и производственных помещений, кухонный блок, душевые с помещениями для дезенфекции, лазарет и самое страшное здание в лагере смерти Майданек — газовые камеры и крематорий.

Территория, на которой размещались заключенные, была поделена на 6 зон, одна из зон была отведена под заключенных женщин. Поля для заключенных были окружены двойной колючей проволокой, по которой проходил ток высокого напряжения. Вдоль проволоки размещались сторожевые вышки.

А вот так выглядел барак для узников:

Первоначально лагерь смерти Майданек не был столь огромным и рассчитан был всего на 5 000 заключенных. Однако, после захвата фашистами большого количества советских военнопленных под Киевом, лагерь был увеличен и смог разместить 250 000 заключенных.

Сколько на самом деле побывало заключенных в лагере смерти Майданек, труно сказать даже сейчас. Номера заключенным, после смерти их носителей, выдавались повторно.

В 1941 и начале 1942 года заключенных использовали в рабском труде на фабрике по производству обмундирования и на оружейном заводе «Штейер-Даймлер-Пух». Одако, в 1942 году, после поражения фашистской Германии на многих франтах в ходе военных действий на территории СССР, немцы стали массово уничтожать заключенных в газовых камерах.

Сначало людей травили угарным газом, но с апреля 1942 года стали применять газ под названием Циклон Б. Но самая страшная трагедия произошла 3 ноября 1943 года. В ходе операции под кодовым названием «Erntefest» (Эрнтефес — праздник сбора урожая), в лагерях смерти Майданек, Понятова и Травники, были уничтожены все евреи из Люблинского района. В общей сложности были убиты от 40 000 до 43 000 человек.

Начиная с ноября 1943 года, в непосредственной близости от лагеря, заключенными были выкопаны рвы 100 метров длиной, 6 метров шириной и 3 метра глубиной. Утром 3 ноября всех евреев лагеря, а также близлежащих лагерей пригнали в Майданек. Их раздели и приказали лечь вдоль рва по «принципу черепицы»: то есть последующий заключенный ложился головой на спину предыдущего.

Группа эсэсовцев из примерно 100 человек целенаправленно убивала людей выстрелом в затылок. После того как первый «слой» заключенных был ликвидирован, фашисты повторяли экзекуцию до тех пор, пока 3-х метровая траншея не была полностью заполнена трупами людей. Во время расправы для заглушения выстрелов играла музыка. После этого трупы людей были прикрыты небольшим слоем земли.

Опасаясь наступающей Красной армии, и последующих разоблачений, все закопанные трупы заключенных были извлечены из своих могил и сожжены в крематории.

Спасенные советской армией заключенные (всего 2 500 человек) рассказывали, что дым из крематория валил не перестовая днем и ночью. Запах от сгоревшей человеческой плоти был ужасающим.

Сколько всего человек погибло в лагере смерти точно не известно. По официальным данным, через Майданек прошло 300 000 заключенных, из них уничтожено около 80 000 человек , в основном евреи и советские военно пленные. Советские историки дают другие цифры - 1 500 000 заключенных, из них 360 000 заключенных были уничтожены. Но суть даже не в цифрах, хотя они огромны, а в идеологии: почему некоторые нации могут считать что имеют право уничтожать себе подобных? Почему фашизм процветает и в наши дни?

Лагерь смерти Майданек прекратил свое существование 22 июля 1944 года в результате наступления советских войск. После войны лагерь некоторое время использовался НКВД для содержания немецких военнопленных и польских «врагов народа», в число последних входили бойцы из Армии Крайова (польского движения Сопротивления).

В настоящее время на территории л агеря смерти Майданек в 90 гектаров действует мемориальный музей.

Коменданты лагеря

С момента создания в сентябре 1941 года и до освобождения в июле 1944 года во главе лагеря стояли пять комендантов:

Карл Кох — с июля по август 1941-42 года.
Макс Кёгель — с августа по октябрь 1942 года.
Герман Флорштед — с октября по ноябрь 1942-43 года.
Штурмбаннфюрер СС Мартин Вейсс — с ноября по 1 мая 1943-44 года.
Оберштурмбаннфюрер СС Артур Либехеншель — с 19 мая по 15 августа 1944 года.

Адрес и время работы музея

Адрес: Польша (Polska), Люблинское (Любельское) воеводство (Województwo lubelskie) воеводство, город Люблин (Lublin), ул. Дорога Мучеников Майданека (Droga Meczennikow Majdanka) 67 , официальный сайт: http://www.majdanek.eu.

Часы работы: по понедельникам музей закрыт. В зимнее время работает с 9:00 до 16:00, летом с 9:00 до 17:00.

Приблизительное время, необходимое для посещения музея:

экскурсии — около 2,5 часов
индивидуальная экскурсия — около 1,5 часов
музейные уроки и другие образовательные мероприятия — 4,5 часа

Фото концлагеря


современное здание музея	мемориал концлагеря

сторожевая башня на въезде в концлагерь	заграждение из колючей проволоки

колючая проволока и сторожевые вышки лагеря	колючее и электрическое заграждение

барак для узников	в бараке для узников

нары для узников	душевая для узников

миллионы ботинок, туфель…	обувь некогда живших…

страшные экспонаты музея Майданек	экспозиция музея Майданек

обмундирование ССовцев	одежда заключенных

барак для заключенных лагеря	памятник жертвам фашизма

крематорий лагеря	стол для разделки людских тел

много печей…	печь для сжигания людей

печь для сжигания людей	печь для сжигания людей

мавзолей жертвам фашизма	мавзолей жертвам фашизма

мавзолей жертвам фашизма в лагере	людской пепел, много пепла…

На окраине польского города Люблин находится , музей на месте гитлеровского концентрационного лагеря. Майданек функционировал во время оккупации Польши Германией с октября 1941 г. по июль 1944 г. С октября 1942 года, в одной из секций начал действовать лагерь для женщин. Хотя проект никогда не предпологал создания в лагеря для детей, здесь содержались и дети – еврейские, белорусские и польские.

Немецкий концентрационный лагерь в Люблине , в народе называемый , был создан по приказу Генриха Гиммлера. Посещая Люблин в июле 1941 года, он поручил руководителю СС и полиции в Люблине Одило Глобочнику построить лагерь для 25-50 тысяч заключенных, которые должны были трудится на благо рейха». Лагерь должен был быть резервуаром свободной рабочей силы для реализации планов по созданию Германской империи на Востоке.

Осмотр экспозиции музея начинается с Памятника борьбы и мученичества по проекту Виктора Толкина, который был воздвигнут у входа на территорию лагеря в 1969 году. С этого места видно, какую огромную территорию занимал этот лагерь смерти. Лагерь имел площадь 270 гектаров (около 90 гектаров используются ныне как территория музея).

Лагерь был основан для изоляции и уничтожения тех, кого немцы считали врагами Третьего рейха. (официально нем. KL Lublin) – второй по величине гитлеровский концентрационный лагерь в Европе после Освенцима (Konzentrationslager Auschwitz-Birkenau) .

Территория концентрационного лагеря была разделена на пять секций (полей), одна из них предназначалась для женщин. Имелось множество построек: 22 барака для заключённых, каждый вместимостью около 200 заключенных, 2 административных барака, 227 заводских и производственных мастерских.

Для размещения заключенных были сколочены приитивные деревянные бараки, сделанные самими заключенными. В лагере не хватало элементарной санитарии, жилые бараки, как правило, были переполнены, остро нехватало воды, пищи, одежды и медикаментов. Эти условия жизни заключенных приводили к повышенной смертности.

Поля для заключенных были окружены двойной колючей проволокой, по которой проходил ток высокого напряжения. Вдоль проволоки размещались сторожевые вышки.

Вдоль этой ограды мы пошли к мавзолею.

Купол, который расположен рядом с кремоторием, укрывает большой холм из праха уничтоженных заключенных. Весной 1947 года землю смешанную с прахом погибших, которую нацисты планировали использовать для оплодотворения полей, свезли из разных мест лагеря в один курган. В течение нескольких месяцев было собрано около 1300 м³ земли. В шестидесятых годах над курганом был возведен мавзлей.

Надпись на мовзолее гласит: «Наша судьба для вас предостережение». Цитата из стихотворения польского поэта Францишека Фениковского (Franciszek Fenikowski ).

По современным официальным данным через прошло 300 000 заключённых, из них 40 % - евреи, 35 % - поляки, значительное число также составляли русские, украинцы и белорусы (главным образом, советские военнопленные); уничтожено около 80 000 человек (75 % - евреи). Советская историография даёт другие цифры - 1 500 000 заключённых и 360 000 жертв (данные, озвученнае комиссией в 1946 году). Поскольку в Майданеке номера заключенных использовались повторно, а не присваивались лишь одному узнику, то есть номер погибшего передавался вновь прибывшему, возникли трудности при подсчете жертв лагеря. О количестве жертв Майданека ученые до сих пор спорят.

Рядом с мавзолеем здание крематория.

С первых минут, пребывание заключенных неизбежно сопровождалось голодом, страхом, угнетение непосильным трудом и болезнями. За любые проступки узников, даже воображаемые незамедлительно назначалось суровое наказание. Заключенных расстреливали и умервщляли в газовых камерах. По последним данным, из 150 тысяч заключенных Майданека, погибли почти 80 000 человек, в том числе около 60 000 евреев. Чтобы скрыть следы на месте преступления, трупы жертв были сожжены на кострах или в крематории.

Гитлеровцам не удалось при отступлении уничтожить лагерь. Они успели только сжечь здание крематория, но печи сохранились. Уцелел стол, на котором палачи раздевали и рубили жертвы.

Функционирование концентрационного лагеря Люблин закончилось 23 июля 1944 года, когда в город вошла Красная Армия. На сайте музея говорится, что некоторое время спустя на территори НКВД содержало узников из арестованых членов польского подпольного сопротивления и плененных немецких солдат.

Идея увековечить память о жертвах концлагеря Майданек возникла задолго до основания нынешнего музея. В 1943 году группа заключенных по приказу начальника лагеря Капса возвела колонну с тремя птицами на вершине для того, чтобы украсить лагерь. Заключенные тайно положили под нее контейнер с прахом из крематория. Эта колонка лагерь стоит и сегодня посреди черных бараков (колонна трех орлов).

Барак № 62. С 2008 года выставочные экспозиции Государственного музея в Майданеке были сушественно расширены. Также были проведены работы по консервации и восстановлению исторических зданий (бараков). В одном из бараков экспонируется выставка «Пленники Майданека». Здесь можно услышать в записи воспоминания о лагере заключенных – жертв нацистских преследований и геноцида. Их индивидуальные судьбы составляют историю концлагеря в Люблине . Здесь хранятся некоторые личные вещи заключенных, фотографии и документы, связанные с деятельносьтью лагеря.

Банки, в которых хранился «Циклон Б» - пестицид на основе синильной кислоты, известный прежде всего использованием для массового уничтожения людей в газовых камерах лагерей смерти:

В соседних бараках можно увидеть еще несколько инсталяций, рассказывающих об ужасных событиях как на территории лагеря, так и о истории функционирования всей системы немецких лагерей на территории Европы.

Обувь жертв Майданека. Огромный склад доверху заполнен обувью, раздавленной, смятой, спрессованной в кучи. Тут тысячи башмаков, сапог, туфель. Страшно смотреть на эту груду мертвой обуви. Все это носили люди.

В бараке №47 организована инсталяция «Храм – место памяти о неизвестных жертвах» (Shrine – Miejsce Pamięci Bezimiennej Ofiary ). Проект Тадеуша Мысловского (Tadeusz Mysłowski) показывает символическую композицию (50 шаров, изготовленных из колючей проволоки, книга памяти жертв из 50 стран). В темноте барака звучит музыкальная оратория Збигнева Баргельского, фрагменты воспоминаний заключенных и молитвы поляков, евреев, русских, цыган.

Камера дезинфекции, и по совместительству газовая камера.

Посещение Государственного музея в доступно для посетителей только в рабочее время.

Территория и музей под открытым небом: с апреля по октябрь – 9.00-18.00 , с ноября по март – 9.00-16.00 .

Барак № 62 и центр услуг для посетителей (литература и переводчики): с апреля по октябрь – 9.00-17.00 , с ноября по март – 9.00-16.00 .

Концентрационный лагерь войск СС "Люблин" (KZ der Waffen SS Lüblin), созданный 20 июля 1941 года по приказу Гимлера находился на окраине Люблина, рядом с кладбищем на Липовой улице. Но в связи с протестами гражданских оккупационных властей в октябре 1941 года лагерь был выведен за пределы города, в местечко Майданек. Тогда же сюда прибыли первые заключённые.

1. В середине декабря 1941 года были построены бараки для 20 тыс. военнопленных. В невыносимых условиях постройкой лагеря занимались около 2 тысяч советских военнопленных. К середине ноября из них лишь 500 человек остались в живых, из которых 30 % были неработоспособны. В марте 1942 года начались массовые депортации в Майданек евреев из Словакии и Польши. В октябре того же года наряду с мужским начал действовать женский концлагерь.

2. В 1969 году у входа на территорию лагеря был воздвигнут Памятник борьбы и мученичества (проект Виктора Толкина).

3. Лагерь имел площадь 270 гектаров (около 90 гектаров используются ныне как территория музея). Был разделён на пять секций, одна из них предназначалась для женщин. Имелось множество различных зданий, а именно: 22 барака для заключённых, 2 административных барака, 227 заводских и производственных мастерских. У лагеря существовало 10 филиалов. Заключенные лагеря занимались принудительным трудом на собственных производствах, на фабрике по производству обмундирования и на оружейном заводе "Штейер-Даймлер-Пух".

4. В настоящее время на территории лагеря расположен музей. Часть бараков отдана под музейную экспозицию.

6. Рисунки заключенных.

8. Опозновательные нашивки для узников лагеря.

9. Массовое уничтожение людей в газовых камерах началось в 1942 году. В качестве отравляющего газа сначала применялся моноксид углерода (угарный газ), а с апреля 1942-го Циклон Б. Майданек — один из двух лагерей смерти Третьего рейха, где использовался этот газ (второй — Освенцим).

10. Забор, во время действия лагеря был под электрическим током.

12. Обувь жертв Майданека. Нацисты собирали обувь для дальнейшей переработки, но предварительно искали в ней спрятанные ценности. 430 тысяч пар обуви осталось после ликвидации лагеря. Заметил несоответствие с количеством заключенных прошедших через лагерь (150 000 узников) и количеством обуви. Возможно, что у евреев, которых доставляли из гетто были с собой вещи, и возможно было несколько пар обуви. Хотя, согласно послевоенным цифрам через Майданек прошло 1 500 000 заключённых. Истина, наверное, где-то посредине.

PS. Погуглив, я нашел еще и такую инфу: "Комиссия установила, что только в "лагере уничтожения" разной детской, мужской и женской обуви замученных и погибших заключенных имеется свыше 820 000 пар". Возможно в Майданеке силами заключенных производилась сортировка обуви из других лагерей. У лагеря существовало 10 филиалов: Будзынь, Грубешов, Плашов, Травники и т. д.

14. Интерьер барака для заключённых.

16. Колонна "Три орла", считается, что это первый мемориал Холокоста. Создана в 1943 году заключенными лагеря.

21. Перед сожжением трупы предварительно вскрывали в анатомической в поисках проглоченных драгоценностей и вынимали золотые зубы и коронки. Золото и ювелирные украшения отправляли в Главный административно-экономический центр СС (SS WVHA), где собирались ценности убитых.

24. Мавзолей с останками жертв, кремированных в Майданеке, найденных в районе лагеря.

26. Несколько тонн человеческого пепла, найденного в рвах, вблизи крематория.

27. Длительное время была распространена статистика, согласно которой через Майданек прошло 1 500 000 заключённых, из них было уничтожено свыше 300 000 узников, в том числе около 200 000 евреев и около 100 000 поляков. В настоящее время в литературе и в экспозиции Государственного музея Майданек приводятся уточненные данные: всего в лагере побывало около 150 000 узников, умерщвлено около 80 000, из них евреев 60 000.

29. Мы выезжаем из лагеря. В автобусе тишина. Удивительно, как польские политики могли забыть то, что творилось на польской земле, и кто освободил Польшу от немецких захватчиков.

Другие посты из автопробега "Дороги памяти":

"Дороги памяти" Варшава -

В Люблин над полями, болотами и лесами Белоруссии, раскинувшимися на сотни миль вокруг, - теми местами, которые Красная Армия освободила в результате великих битв в июне - июле. Белоруссия выглядела более истерзанной и разоренной, чем любой другой район Советского Союза, если не считать страшной «пустыни», простиравшейся от Вязьмы и Гжатска до Смоленска.

За околицами деревень, в большинстве своем частично или полностью сожженных, почти нигде не было видно скота. Это был в основном партизанский край, и, когда мы летели над Белоруссией, нам стало особенно понятно, в каких опасных и трудных условиях жили и боролись партизаны. Вопреки широко распространенному мнению в Белоруссии нет необъятных лесов, которые занимали бы площадь в сотни квадратных километров; в большинстве случаев размеры лесных участков редко превышают 8-15 км в ширину. И многие даже из этих участков сверху выглядели совсем бурыми - немцы сжигали леса, чтобы «выкурить» из них партизан.

В течение двух с лишним лет здесь шла ожесточенная борьба не на жизнь, а на смерть - об этом можно было судить даже с воздуха.
Затем мы пролетели над Минском. Весь город, казалось, лежал в развалинах, кроме огромного серого здания - Дома правительства. В Минске также имелись свои камеры пыток в управлении гестапо и свои массовые могилы зверски убитых евреев. Трудно было представить себе, что всего три года назад это был процветающий промышленный центр.

Мы летели дальше - к Люблину, в Польшу. Здесь сельские районы выглядели совершенно иначе. По крайней мере внешне казалось, что страна почти не пострадала от войны. Польские деревни, с их белыми домиками и хорошо ухоженными, богатыми на вид католическими костелами, выглядели нетронутыми. Фронт проходил не очень далеко отсюда, и мы летели низко; дети махали нам руками, когда мы стремительно проносились мимо; на полях паслось гораздо больше скота, чем в тех районах Советского Союза, где побывали немцы; большая часть земли была обработана. Мы приземлились на значительном расстоянии от Люблина, и все деревни, через которые мы затем проехали по ужасно пыльной дороге, оказались почти совершенно такими, какими мы видели их с воздуха, - они выглядели совсем обычно, повсюду было множество скота, а на лугах виднелись тут и там стога сена…

Мне предстояло провести в Люблине несколько дней. Улицы города были полны народу, что редко наблюдалось в недавно освобожденных городах , большое оживление царило также и на рыночной площади. Повсюду было много советских и польских солдат. Перед уходом немцы расстреляли в старом замке 100 поляков, однако, если не считать нескольких сожженных зданий, город, вместе с его замком, дворцом Радзивиллов и многочисленными костелами, остался более или менее невредимым.
И все же первое впечатление, будто жизнь здесь идет обычным порядком, оказалось несколько обманчивым. Немецкая оккупация, длившаяся целых пять лет, наложила на жителей Люблина глубокий отпечаток. Вот уже более двух лет, как Люблин жил, так сказать, в тени Майданека, огромного лагеря смерти, находившегося всего в трех километрах от города. Когда ветер дул с востока, он доносил сюда зловонный смрад горящей человеческой плоти, исходивший из труб крематория.

На состоявшемся в день нашего приезда обеде с несколькими представителями местной знати и «люблинскими поляками» (среди них был и полковник Виктор Грош, с которым я уже встречался в Москве ) я сидел рядом с профессором Белковским. До войны Белковский был помощником ректора Люблинского университета; он был одним из немногих польских интеллигентов, переживших немецкую оккупацию. Немцы закрыли Люблинский университет, рассказал он, и разграбили его библиотеку. Но его самого назначили на низшую должность в архиве, где он должен был выискивать книги и документы, доказывающие, что эта часть Польши есть исконная немецкая территория. «Вся эта затея была совершенно бесплодной», - сказал он, однако не захотел вдаваться в какие-либо подробности этой «научно-исследовательской работы» или рассказывать о ее результатах. Профессор, хоть и в скромных масштабах, явно сотрудничал с немцами, чтобы спасти себе жизнь. И он был готов признать, что оказался одним из немногих польских интеллигентов, которым удалось спастись.

Немецкая политика, - заявил он, - была направлена на истребление польской интеллигенции, и сейчас, когда немцев скоро выбросят вон из Польши, они хотят сделать так, чтобы наша способность к национальному возрождению была по возможности сведена к нулю. За последние несколько дней я узнал, что немцы зверски убили десятки наших профессоров, не считая многих тысяч представителей нашей интеллигенции, которые уже погибли в их концентрационных лагерях. - Он перечислил длинный список имен. - Они хотели превратить польский народ в инертную массу крестьян и батраков, лишенную руководства и утратившую всякий национальный престиж.
- А духовенство? - спросил я.
- Да, уверяю вас, церковь сделала все, что могла, чтобы сохранить в Польше чувство национальной сплоченности и национального самосознания. Но сейчас положение осложняется: большинство ксендзов симпатизирует Армии Крайовой и настроено антисоветски.
- Каково положение дел здесь, в Люблине?
- Вы, конечно, посетите завтра Майданек - это одна сторона люблинской действительности. Что же касается всего остального» то, что ж, дела налаживаются, но медленно. Люди живут в постоянной тревоге и неопределенности. Их неотступно преследует мысль, что Варшава горит и что немцы жестоко расправляются с ее населением.
- А как настроены поляки по отношению к русским?

Вполне хорошо, - ответил он, - да, вполне хорошо. Конечно, я, может быть, более симпатизирую русским, чем большинство других поляков. Я получил образование в Петербурге; я люблю русский народ и восхищаюсь его цивилизацией. Бесполезно, однако, отрицать, что между поляками и русскими существует очень давняя традиция взаимного недоверия. Сейчас, мне кажется, русские впервые делают настоящую попытку достичь прочного взаимопонимания с поляками. Но нами, поляками, так долго помыкали, что потребуется известное время, прежде чем идея советско-польского союза сможет уложиться у нас в мозгу. К тому же сейчас распространяется масса самых злостных слухов в связи с Варшавой. Думаю, что они лишены всякого основания. Я разговаривал со многими советскими офицерами; они очень расстроены тем, что им до сих пор не удалось взять Варшаву.

Затем он заговорил о Майданеке, где за последние два года немцы уничтожили свыше полутора миллионов человек, в том числе много поляков, а также людей почти всех национальностей, но прежде всего евреев.
В последующие несколько дней я провел не один час на улицах Люблина, беседуя с самыми разными людьми. Несмотря на видневшиеся кое-где следы бомбежек, город в известной мере сохранил свое былое очарование. В воскресенье все костелы - а их, говорят, в Люблине на каждый квадратный километр больше, чем в любом другом польском городе, - были переполнены. Среди верующих, молившихся стоя на коленях, было много польских солдат. Люди здесь были одеты, пожалуй, лучше, чем в Советском Союзе, однако многие выглядели очень усталыми и истощенными; чувствовалось также, что нервы у них крайне напряжены. Полки магазинов были почти пусты, но на базаре продавалось довольно много продуктов. Однако они стоили дорого, и население города говорило о крестьянах с большим раздражением, называя их «кровопийцами»; ходило очень много разговоров и о том, как крестьяне «пресмыкались» перед немцами; достаточно было немецкому солдату появиться в польской деревне, как перепуганные крестьяне сразу тащили ему жареных цыплят, масло, яйца, сметану… Советские солдаты получили строгий приказ платить буквально за все, но крестьяне решительно не желали продавать что-либо за рубли. Жители Люблина - многие из них представляли собой очень скромно одетый трудовой люд - охотно рассказывали о немецкой оккупации; многие потеряли друзей и родных в Майданеке, у других немцы угнали родных и близких на принудительные работы в Германию.

Они вспоминали также о той страшной первой зиме 1939/40 г., когда существовала настоящая торговля детьми; в Люблин прибывали поезда с детьми, родители которых были убиты или арестованы, из Познани и других оккупированных немцами мест, и у немецкого солдата за каких-нибудь тридцать злотых можно было купить ребенка, часто еле живого от голода. Они рассказывали о людях, публично повешенных на главной площади Люблина, и о камерах пыток в люблинском гестапо. «Туда мог попасть любой, - сказала пожилая женщина, похожая на учительницу. - Для этого было достаточно, чтобы немцу показалось, будто вы, проходя мимо, нехорошо на него посмотрели. Убить человека было для них столь же легким делом, как наступить на червяка и раздавить его». Во время немецкой оккупации большинство жителей Люблина голодало, и крестьяне им не помогали; да и сейчас не было никакой уверенности, что положение сколько-нибудь серьезно улучшится. Тем не менее для многих явилось приятным сюрпризом увидеть настоящих польских солдат в польской военной форме, прибывших сюда из Советского Союза: немцы всегда отрицали, что в СССР есть Польская армия. С другой стороны, многие - особенно те, кто был получше одет, - питали в отношении русских серьезные опасения и весьма симпатизировали Армии Крайовой. Задавалась, конечно, масса вопросов и о польских войсках в Италии и Франции, а прибытие в Люблин английских и американских корреспондентов произвело на многих поляков особенно сильное впечатление; десятки людей с многозначительным взглядом дарили нам цветы. Помню, один молодой человек отвел меня в сторону и обратил мое внимание на надпись «Монтекассино», сделанную крупными буквами на стене. «“Монтекассино”, - сказал он, - это победа поляков, одержанная на той стороне, и мы особенно ею гордимся… Это наши люди сделали такую надпись». - «Ваши люди? - спросил я. - Вы имеете в виду Армию Крайову?» Он утвердительно кивнул головой. «Война как будто идет хорошо, - добавил он, - однако вы понимаете, что тут имеется много “но”, много, очень много “но”…» Это был молодой человек лет двадцати трех, розовощекий и с тщательно прилизанными волосами, которые странно контрастировали с его потрепанной одеждой. При немцах он служил бухгалтером, но одновременно был активным членом польского «лондонского» подполья. Теперь, заявил он, его мобилизуют в Польскую армию.
После войны появилось много материалов, рассказывавших о немецких лагерях смерти - Бухенвальде, Освенциме, Берген-Бельзене и других, однако история Майданека, пожалуй, так и не стала известной западным читателям во всей ее полноте; к тому же Майданек занимает совершенно особое место в событиях советско-германской войны.

По мере своего продвижения русские узнавали все новые факты о зверствах немцев и о колоссальном числе их жертв. Однако эти страшные цифры относились к сравнительно обширной территории, и, хотя в общей сложности они значительно превышали число замученных в Майданеке, по ним нельзя было составить себе представления о грандиозном «промышленном» характере того, что происходило в трех километрах от Люблина, на чудовищной фабрике смерти, в существование которой трудно было даже поверить.
Да, действительно, в это было «трудно даже поверить»; когда в августе 1944 г. я послал Би-би-си подробное сообщение о Майданеке, она отказалась использовать его, считая, что это советский пропагандистский трюк; только тогда, когда войска западных союзников обнаружили Бухенвальд, Дахау и Берген-Бельзен, Би-би-си убедилась в том, что и Майданек, и Освенцим также были действительностью…

Советские войска обнаружили Майданек 23 июля - в тот же день, когда они вступили в Люблин. Примерно неделю спустя Симонов описал все увиденное им там в «Правде», но большая часть западной прессы оставила его рассказ без внимания. В СССР же он произвел потрясающее впечатление. Все слышали о Бабьем Яре, о тысячах других мест, где фашисты творили свои зверства, но здесь было нечто еще более ужасное. Майданек ярче, чем все остальное, показал истинную природу, масштабы и последствия нацистского режима в действии. Ибо здесь было огромное промышленное предприятие, где тысячи «простых» немцев трудились полный рабочий день над уничтожением миллионов других людей, участвуя в своего рода массовой оргии профессионального садизма, а может быть, - что еще хуже, - относясь в происходящему с деловитой уверенностью в том, что это такая же работа, как и любая другая. Майданек оказал огромное моральное воздействие прежде всего на Красную Армию. Лагерь смерти был показан тысячам советских солдат.
Первой моей реакцией на Майданек было чувство удивления. Я представлял его себе как нечто неописуемо страшное и жуткое. Но тут было совсем иное. Снаружи лагерь казался на редкость безобидным местом. «Неужели это и есть он?»-поразился я, когда мы остановились у ворот того, что выглядело как большой рабочий поселок. На фоне неба позади нас вырисовывались зубчатые очертания Люблина. Дорога была страшно пыльной, и трава имела тусклый зеленовато-серый цвет. Лагерь был отделен от дороги забором из нескольких рядов колючей проволоки, но он не производил особенно мрачного впечатления; таким же забором могло быть окружено любое военное или полувоенное учреждение. Территория лагеря была огромна - здесь раскинулся целый городок из бараков, окрашенных в приятный светло-зеленый цвет. Кругом виднелось множество людей - солдат и гражданских лиц. Польский часовой распахнул ворота, тоже опутанные колючей проволокой, и пропустил наши машины на центральную улицу с длинными зелеными бараками по обеим сторонам. А затем мы остановились у огромного барака с вывеской «Баня и дезинфекционная II». «Сюда, - сказал кто-то, - доставлялись многие из тех, кого привозили в лагерь».

Изнутри стены барака были покрыты цементом, из стен торчали водопроводные краны; в помещении стояли скамьи, куда складывалась одежда, которую потом собирали и уносили. Итак, это было то место, куда их сгоняли. А может быть, их любезно приглашали: «Пройдите сюда, пожалуйста»? Подозревал кто-нибудь из них, когда мылся после долгого пути, что произойдет через несколько минут? Как бы там ни было, после мытья им предлагали перейти в соседнее помещение; в этот момент даже самые далекие от подозрений начинали, очевидно, кое о чем догадываться. Ибо «соседнее помещение» представляло собой ряд больших бетонных коробок квадратной формы размером каждая примерно в одну четвертую часть банного зала; в отличие от последнего окон здесь не было. Голых людей (сначала мужчин, потом женщин, а затем детей) сгоняли из бани и заталкивали в эти темные бетонные боксы; после того как в каждый из них набивали человек по 200-250 (причем в этих камерах было совершенно темно, только в потолке имелся небольшой застекленный люк, да в дверях был устроен глазок), начинался процесс удушения людей газом. Сначала через люк в потолке нагнетался горячий воздух, после чего на людей сыпался поток красивых светло-голубых кристалликов «циклона», быстро испарявшихся в горячей влажной атмосфере. По истечении 2-10 минут все были мертвы… Таких бетонных боксов - газовых камер, расположенных рядом друг с другом, - имелось шесть. «Здесь можно было уничтожить почти две тысячи людей одновременно», - сказал одни из гидов.

Но какие мысли проносились в мозгу у всех этих людей в течение тех нескольких минут, пока на них сыпались кристаллы? Верил ли все еще кто-нибудь из них, что эта унизительная процедура, когда они стояли в битком набитом боксе, совсем голые, касаясь спинами других, совсем голых людей, имела что-нибудь общее с дезинфекцией?
Сначала было очень трудно осознать все это, не прибегая к помощи воображения. Перед нами был ряд бетонных коробок весьма унылого вида, которые в другом месте можно было бы принять - будь их двери пошире, - за ряд небольших, аккуратных гаражей. Но двери, двери! Это были массивные стальные двери, и каждая из них запиралась на тяжелый стальной засов. А в середине каждой двери был глазок, кружок диаметром три дюйма, чуть не из сотни маленьких отверстий. Могли ли люди в своих предсмертных мучениях видеть глаз наблюдавшего за ними эсэсовца? Во всяком случае, эсэсовцу нечего было опасаться - глаз его был хорошо защищен стальной сеткой, закрывавшей глазок. И подобно гордому изготовителю надежных сейфов, изготовитель этих дверей выгравировал вокруг глазка свое имя: «Ауэрт, Берлин». Вдруг мое внимание привлекла какая-то синяя надпись на двери. Она была очень бледной, но все же ее можно было разглядеть. Кто-то написал здесь синим мелом немецкое слово «vergast» и неумелой рукой набросал над ним изображение черепа и скрещенных костей. Я не знал до сих пор этого слова, но оно явно означало «газированы», то есть «умерщвлены газом». Иначе говоря, с какой-то партией людей было покончено и можно запускать следующую. Синий мелок прошелся по этому месту, когда там внутри не оставалось уже ничего, кроме кучи трупов голых людей. Но какие крики, какие проклятия, какие, быть может, молитвы раздавались в этой газовой камере всего лишь за несколько минут до того? Однако бетонные стены были толсты, и г-н Ауэрт прекрасно справился с порученным ему заданием, так что снаружи, вероятно, никто ничего не слышал. Но если бы и слышал, то какое это имело значение - ведь люди в лагере знали, что здесь происходит.

Здесь же за стенами «Бани и дезинфекционной II», в боковом переулке, выходящем на центральную улицу, трупы складывали на грузовики, покрывали брезентом и отвозили в крематорий на другом конце лагеря, примерно в полумиле отсюда. Между обоими строениями размещались десятки бараков, окрашенных в тот же светло-зеленый цвет. На некоторых были вывески, на других нет. Так, например, тут можно было увидеть бараки с вывесками «Вещевой склад» и «Склад женской одежды». В них личные вещи и одежду несчастных жертв сортировали и отправляли на центральный склад в Люблине, а оттуда в Германию.

В другом конце лагеря высились целые горы белой золы; однако, всмотревшись в них внимательно, вы могли убедиться, что это не чистая зола, ибо в ней можно было различить массу мелких человеческих костей: ключиц, суставов пальцев, осколков черепов и даже маленькую берцовую кость, которая могла быть только детской. А за этими горами была пологая равнина, на которой росла капуста - много гектаров капусты. Это были огромные, пышные кочаны, покрытые слоем белой пыли. И я услышал, как кто-то пояснил: «Слой удобрений, затем слой золы - так это у них делалось… Вся эта капуста выращена на человеческом пепле… Эсэсовцы вывозили большую часть золы на свою образцовую ферму, неподалеку отсюда. Они прекрасно наладили свое хозяйство. Эсэсовцы очень любили выращенную ими гигантскую капусту; ели ее также и узники, хотя им было известно, что почти наверняка их самих скоро превратят в капусту…»

Затем мы прошли к крематорию. Это было очень большое здание с шестью огромными печами, над которым поднималась высокая фабричная труба. Деревянная обшивка крематория, а также примыкавший к нему деревянный дом, где жил «директор крематория» оберштурмбанфюрер Мусфельд, сгорели. Мусфельд обитал здесь среди смрада сожженных и сжигаемых трупов и лично вникал во все детали совершавшейся процедуры. Все деревянные части крематория сгорели, но печи продолжали стоять, огромные, чудовищные. По одну сторону их все еще лежали кучи кокса, а с другой были дверцы, через которые в печь закладывались трупы… От этого места исходило зловоние; запах был не очень резкий, но все же это был запах разложения. Я посмотрел под ноги. Ботинки мои стали белыми от человеческого пепла, а бетонный пол вокруг печей был усеян кусками обуглившихся человеческих костей. Тут валялась и грудная клетка с сохранившимися еще ребрами, обломок черепа, а рядом с ним нижняя челюсть, в которой виднелось по одному коренному зубу с каждой стороны и ничего больше, кроме углублений между ними. Куда же девались вставные зубы? Рядом с печами лежала широкая, толстая бетонная плита, по форме напоминавшая операционный стол. Здесь специалист - быть может, медик? - осматривал каждый труп, перед тем как его отправляли в печь, и извлекал все золотые зубы и коронки, которые посылались затем д-ру Вальтеру Функу в Рейхсбанк…

Кто-то по соседству со мной разъяснял подробности устройства печей; они были выложены огнеупорным кирпичом, и температуру в них всегда следовало поддерживать около 1700°С; для этого здесь имелся инженер, по фамилии Телленер, специалист, отвечавший за поддержание в печах надлежащей температуры. Однако следы коррозии на некоторых дверцах говорили о том, что для более быстрого сжигания трупов температуру в печах поднимали выше нормальной. Пропускная способность печей позволяла сжигать в них 2 тыс. трупов в сутки, однако иногда количество замученных превышало эту цифру, и бывали такие особые дни - например день массового уничтожения евреев, 3 ноября 1943 г., - когда сразу было умерщвлено 20 тыс. человек - мужчин, женщин и детей. Умертвить их всех газом за один день было невозможно, и поэтому большинство их расстреляли и зарыли в лесу неподалеку отсюда. В ряде случаев множество трупов было сожжено за стенами крематория на огромных кострах, облитых бензином. Такие костры тлели неделями и наполняли воздух смрадом…
Стоявшие здесь, около огромного крематория с разбросанными по земле человеческими останками, молча слушали обо всех этих деталях. «Доклад о производственной деятельности крематория» становился в своей чудовищности чем-то нереальным…
Рядом с обугленными развалинами директорского дома лежали кучи больших черных жестяных банок с надписью «Бухенвальд», напоминавших большие сосуды для приготовления коктейля. Это были урны, и привезены они были сюда из другого концентрационного лагеря. Жители Люблина, потерявшие в Майданеке кого-либо из близких, пояснил кто-то, платили эсэсовцам за прах несчастных жертв огромные деньги. Это был еще один отвратительный рэкет, которым занимались эсэсовцы. Нет нужды говорить, что в каждой из этих банок была частица праха множества людей.
Неподалеку от крематория был разрыт ров 20-30 метров длиной, из которого исходило ужасное зловоние. Заглянув в него, я увидел сотни трупов обнаженных людей; у многих в затылке зияло пулевое отверстие. В большинстве это были мужчины с бритыми головами. Говорили, что это советские военнопленные.

С меня было достаточно и того, что я увидел, поэтому я поспешил присоединиться к полковнику Грошу, ожидавшему около машины на дороге. Меня все еще преследовал этот зловонный запах; сейчас казалось, что им пропитано буквально все - и пыльная трава у забора из колючей проволоки, и красные маки, которые наивно росли в окружении всего этого ужаса.
Мы с Грошем ожидали, когда вернутся все остальные из нашей группы. В это время к нам подошел польский мальчуган, босой, оборванный, в рваной фуражке, и заговорил с нами. Ему было лет одиннадцать, но он говорил о лагере с удивительной бесстрастностью - как человек, которого жизнь в непосредственной близости от лагеря смерти научила ничему не удивляться… Этот мальчик видел все, когда ему исполнилось девять лет - и десять, и одиннадцать.
«У очень многих люблинцев погиб здесь кто-нибудь из родных, - сказал он. - Наши деревенские очень тревожились, потому что мы знали о том, что происходит в лагере, и немцы грозились сжечь деревню и убить всех нас, если мы будем болтать лишнее. Не знаю, право, почему это их беспокоило, - добавил мальчуган, пожимая плечами, - ведь все равно в Люблине все было известно». И он рассказал нам кое-что из того, что видел. На его глазах десятерых заключенных избили до смерти; он видел вереницы узников, таскавших камни, и видел, как эсэсовцы добивали кирками тех, кто не выдерживал и падал. Он слышал крики старика, которого рвали полицейские собаки…
Движение на дороге было очень оживленным - сотни мужчин и женщин входили в ворота лагеря и выходили из них; мы видели большие группы советских солдат, которых привезли сюда, чтобы показать им рвы, газовые камеры и крематорий; были здесь также польские солдаты из 4-й дивизии и польские новобранцы. Их привозили в лагерь со специальной целью, чтобы они увидели все своими глазами и поняли - если они еще недостаточно это поняли, - с каким врагом они воюют.
Несколько дней назад по лагерю провели множество немецких военнопленных. Вокруг толпились польские женщины и дети, выкрикивавшие по их адресу ругательства; в толпе был полусумасшедший старик-еврей, который неистово кричал охрипшим голосом: «Детоубийцы, детоубийцы!» Вначале немцы шли по лагерю обычным шагом, потом начали идти все быстрее и быстрее, пока наконец не бросились в панике бежать, смешавшись в обезумевшую, беспорядочную толпу. Они позеленели от ужаса, руки их дрожали, зубы выстукивали дробь…

Я лишь вкратце опишу некоторые из других аспектов того огромного промышленного предприятия, какое представлял собой лагерь смерти Майданек. В нескольких километрах отсюда находился Кремшский лес, где во рвах были зарыты трупы 10 тыс. евреев, убитых в памятный день 3 ноября. В тот раз быстрота была для немцев важнее, чем «деловые соображения». Поэтому евреев расстреляли, не раздев их и не отняв даже у женщин их сумочек, а у детей игрушек. Среди разлагающихся трупов я увидел труп маленького ребенка, сжимавшего в объятиях своего мишку… Но такой метод действий был весьма необычным - твердым принципом лагеря смерти было: ничто не должно пропадать зря. Здесь имелось, например, огромное, похожее на сарай строение, где хранилось 850 тыс. пар обуви - в том числе крошечные детские ботиночки; сейчас в конце августа половины этой обуви уже не было - сотни люблинцев приходили сюда и набивали ею полные сумки.
«Как это отвратительно», - заметил кто-то.
Полковник Грош пожал плечами. «Чего вы хотите? После того как немцы пробыли здесь столько лет, люди перестали быть щепетильными. На протяжении многих лет они жили только торговлей и спекуляцией; у них нет обуви, и они говорят себе: “Это прекрасная обувь; в конце концов она кому-то достанется, - почему же не взять ее себе, пока можно?”».
Кроме того - и это было, пожалуй, ужаснее всего, - здесь имелось огромное здание, называвшееся Шопеновским складом, потому что, по странной иронии судьбы, оно находилось на улице, которая носила имя композитора. Снаружи все еще висело объявление со свастикой вверху, оповещавшее об организуемом немцами собрании:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
В четверг 20 июля 1944 г.
в доме национал-социалистов в Люблине
выступает имперский представитель
член национал-социалистской партии
ГЕЙЕР
Невольно напрашивался вопрос, какие приятные известия собирался этот член национал-социалистской партии сообщить убийцам из Майданека за несколько дней до вступления в Люблин русских войск и в такой момент, когда большинство немцев, очевидно, уже укладывали чемоданы? К тому же собрание намечалось на тот день, когда на Гитлера было совершено неудавшееся покушение…
Шопеновский склад, напоминавший огромный пятиэтажный универмаг, тоже был частью колоссальной фабрики смерти в Майданеке. Здесь имущество сотен тысяч убитых людей сортировалось и упаковывалось для отправки в Германию. В одном обширном помещении были сложены тысячи больших и маленьких чемоданов; на некоторых еще сохранились аккуратно написанные ярлыки. Имелось также помещение с надписью на двери «Мужская обувь» и другое с надписью «Дамская обувь». Здесь были собраны тысячи пар обуви, причем эта обувь по качеству значительно отличалась от той, что мы видели в огромном сарае вблизи лагеря. Дальше шел длинный коридор с тысячами женских платьев и другой, где висели тысячи пальто. В одном из складских помещений были устроены широкие стеллажи, которые тянулись во всю его длину, посредине и вдоль стен. Мне показалось, что я попал в один из универсальных магазинов: здесь были сложены сотни безопасных бритв и кисточек для бритья, а также тысячи перочинных ножей и карандашей. Следующее помещение было завалено детскими игрушками: сотнями мишек, целлулоидных кукол, игрушечных автомобилей; был тут и один Мики Маус американского производства… И так далее и тому подобное. В одной из куч всякого хлама я обнаружил даже рукопись скрипичной сонаты, опус № 15 некоего Эрнста Вейля из Праги. Какая страшная история скрывалась за этой находкой?
В нижнем этаже располагалась бухгалтерия. Повсюду валялись вороха бумаг; в большинстве своем это были запросы от всевозможных эсэсовских и нацистских организаций, адресованные «Шопеновскому складу в Люблине», с просьбой выслать им то-то или то-то. Многие документы содержали заказы начальника СС и полиции в Люблине; так, в частности, аккуратно отпечатанное на машинке отношение, датированное 3 ноября 1942 г., предписывало Шопеновскому складу направить лагерю организации «Гитлерюгенд», рота 934, целый ряд предметов, перечисленных в длинном списке, - одеял, скатертей, фаянсовой посуды, постельного белья, полотенец, кухонной утвари и т.д. В письме указывалось, что все эти вещи предназначались для нужд 4 тыс. детей, эвакуированных из рейха. Был здесь и другой список вещей для 2 тыс. немецких детей, которым были нужны «спортивные рубашки, тренировочные костюмы, пальто и комбинезоны, спортивная обувь, лыжные ботинки, брюки «гольф», теплое нижнее белье, теплые перчатки, шерстяные шарфы». Склад лицемерно именовался «Люблинским пунктом сбыта подержанных вещей». В одном из писем какая-то жившая в Люблине немка просила прислать ей детскую коляску и полное приданое для новорожденного. Другой документ свидетельствовал о том, что в течение только первых нескольких месяцев 1944 г. люблинский склад направил в Германию восемнадцать железнодорожных вагонов различных вещей.

Объединенный советско-польский трибунал, рассматривавший дело о преступлениях немцев в Майданеке, заседал в помещении люблинского апелляционного суда. В состав трибунала вошло много видных польских деятелей - председатель окружного суда Шепаньский; профессор Белковский (с которым я уже встречался); полный, коренастый прелат, ксендз Крушинский; д-р Эмиль Зоммерштейн, один из руководящих деятелей Люблинского комитета и бывший депутат сейма, еврей по национальности, и А. Витое, тоже член комитета, руководитель отдела земледелия.
В своей вступительной речи польский председатель трибунала изложил лагеря в Майданеке; то был страшный перечень применявшихся здесь различных способов пыток и уничтожения людей. Среди лагерных эсэсовцев имелись такие, которые специализировались на «пинках в живот» или «ударам по яичкам» как одной из форм убийства. Других узников топили в прудах или привязывали к столбам и оставляли так, пока они не умирали от истощения; в лагере имело место 18 случаев людоедства даже еще до того, как 3 ноября 1943 г. он официально стал лагерем уничтожения. Председатель говорил о коменданте Майданека, оберштрумбанфюрере Вейсе, и его помощнике, отъявленном садисте Антоне Туманне, о начальнике крематория Мусфельде и многих других.

Сам Гиммлер дважды посетил Майданек и остался им очень доволен. Считают, что здесь было умерщвлено 1,5 млн. человек. Главные заправилы лагеря, конечно, бежали, но шесть человек из мелкой сошки - два поляка и четыре немца - были пойманы и через несколько недель после суда повешены.
Все четверо немцев - трое из них были эсэсовцами - являлись профессиональными убийцами. Оба поляка были в свое время арестованы немцами и «продались» последним, надеясь спасти этим свою жизнь .
Западная пресса и радио продолжали относиться ко всему этому скептически. Характерными примерами могли служить отказ Би-би-си использовать мой материал и появившаяся в ту пору в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» следующая заметка:
«Быть может, нам следовало бы подождать дальнейших подтверждений тех страшных известий, которые дошли до нас из Люблина. Даже в свете всего, что мы уже знали о маниакальной жестокости нацистов, этот рассказ кажется невероятным. Картина, нарисованная американскими корреспондентами, не требует комментариев; единственное, что тут можно было бы сказать, - это что режим, способный на такие злодеяния - если только все сообщенное нам соответствует истине (sic!), - заслуживает быть уничтоженным».
В те дни мне приходилось часто встречаться с членами Польского комитета национального освобождения - с его председателем Осубкой-Моравским, с генералом Роля-Жимерским и некоторыми другими. Новая Польша переживала еще младенческий возраст, и пока было освобождено менее четверти всей польской территории. Не удалось пока взять ни одного промышленного центра страны, за исключением Белостока, большая часть которого лежала в развалинах; поэтому было еще слишком рано строить сколько-нибудь широкие планы. В данный момент перед Комитетом стоял ряд неотложных проблем, таких, как нормирование продовольствия в городах, обеспечение трудящихся Польши постоянной работой на государственных предприятиях, чтобы избавить их от существования впроголодь, которое они вели при немцах, и мобилизация новобранцев в польскую армию вопреки противодействию со стороны руководителей Армии Крайовой. Ранее Осубка-Моравский встретился в Москве с Миколайчиком, и, как кажется, его тогда больше всего беспокоило то, что Англия и США продолжали поддерживать польское правительство в Лондоне.

Ни о каком слиянии «лондонского правительства» и Люблинского комитета не могло быть и речи. «Мы готовы принять Миколайчика, Грабского, Попеля и еще одного человека - но это и все», - заявил Осубка-Моравский. Он добавил также, что Люблинский комитет признает только конституцию 1921 г., тогда как «лондонские поляки» упорствуют в своей приверженности к фашистской конституции 1935 г. В отличие от американцев английский посол в Москве Кларк Керр якобы сказал ему, что он полностью одобряет конституцию 1921 г., однако его несколько смущал вопрос о том, что делать с президентом Рачкевичем.
«Я собирался посоветовать ему, куда девать Рачкевича, - продолжал Осубка-Моравский и вдруг озорно, по-мальчишески ухмыльнулся. - Во всяком случае, закончил он, - чем скорее мы возобновим переговоры с Миколайчиком, тем лучше будет для него, ибо время работает на нас. Нам очень важно прийти к какому-то соглашению, а поэтому мы и предложили ему пост премьера. Но ему не следует медлить с согласием, вторично он может такого предложения и не получить». Именно так и случилось.

Александр Верт/Россия в войне 1941-1945

(оккупированной Польши). В его задачу кроме создания сети концентрационных лагерей входило проведение в жизнь политики полной германизации восточной части Польши . Центром сети концлагерей на востоке Генерал-губернаторства должен был стать город Люблин и построенный рядом с ним руками заключённых крупный концентрационный лагерь .

Приказ о создании лагеря был отдан 20 июля 1941 года Г. Гиммлером О. Глобочнику во время его визита в Люблин. В распоряжении речь шла о создании концентрационного лагеря, рассчитанного на 25-50 тыс. заключённых, которым надлежало работать над постройкой зданий для СС и полиции. На самом деле лагерь строился под руководством начальника 2-го управления (строительство) Главного управления бюджета и строительства СС Ганса Каммлера . 22 сентября 1941 года Каммлер дал распоряжение о постройке части лагеря, рассчитанной на 5 тыс. заключённых. После захвата огромного числа советских военнопленных в окружении под Киевом , планы были изменены Каммлером 27 сентября 1941 года: «Согласно распоряжению из Берлина в Люблине и Аушвице нужно немедленно создать лагеря для военнопленных, рассчитанные на 50 тыс. каждый…»

Первоначально лагерь носил название концентрационного лагеря войск СС "Люблин" (KZ der Waffen SS Lüblin ) и находился на окраине Люблина, рядом с кладбищем на Липовой улице. Однако в связи с протестами гражданских оккупационных властей О. Глобочнику пришлось в октябре 1941 года вывести лагерь за пределы города (он находился в 3 км от центра города; сегодня место, где располагался первоначальный лагерь, находится в черте города). Тогда же сюда прибыли первые заключённые .

В начале ноября Каммлер отдал приказ о расширении лагеря до 125 тыс., в декабре - до 150 тыс., а в марте 1942 года - до 250 тыс. мест для советских заключённых. Лишь часть планов Каммлера была реализована. В середине декабря 1941 года были построены бараки для 20 тыс. военнопленных. В невыносимых условиях постройкой лагеря занимались около 2 тысяч советских военнопленных . К середине ноября из них лишь 500 человек остались в живых, из которых 30 % были неработоспособны. С середины декабря к ним присоединились 150 евреев . В то же время там разразилась эпидемия тифа , после чего в январе - феврале все заключённые-строители лагеря умерли. В марте 1942 года начались массовые депортации в Майданек евреев из Словакии и Польши. В октябре того же года наряду с мужским начал действовать женский концлагерь.

Лагерь имел площадь 270 гектаров (около 90 гектаров используются ныне как территория музея). Был разделён на пять секций, одна из них предназначалась для женщин. Имелось множество различных зданий, а именно: 22 барака для заключённых, 2 административных барака, 227 заводских и производственных мастерских. У лагеря существовало 10 филиалов: Будзынь (под Красником), Грубешов, Люблин, Плашов (близ Кракова), Травники (под Вепшем) и т. д. Заключенные лагеря занимались принудительным трудом на собственных производствах, на фабрике по производству обмундирования и на оружейном заводе «Штейер-Даймлер-Пух ».

Число заключённых

Длительное время была распространена статистика, согласно которой через Майданек прошло 1 500 000 заключённых , из них было уничтожено свыше 300 000 узников, в том числе около 200 000 евреев и около 100 000 поляков . В настоящее время в литературе и в экспозиции Государственного музея Майданек приводятся уточненные данные: всего в лагере побывало около 150 000 узников, умерщвлено около 80 000, из них евреев 60 000 .

Умерщвления узников лагеря

Массовое уничтожение людей в газовых камерах началось в 1942 году. В качестве отравляющего газа сначала применялся моноксид углерода (угарный газ), а с апреля 1942-го Циклон Б . Майданек - один из двух лагерей смерти Третьего рейха, где использовался этот газ (второй - Освенцим). Первый крематорий для сожжения тел замученных был запущен во второй половине 1942 года (на 2 печи), второй - в сентябре 1943 года (на 5 печей).

Операция «Эрнтефест»

И 4 ноября 1943 года на территории лагеря была проведена операция под кодовым названием «Эрнтефест» (Erntefest, нем. праздник сбора урожая). В ходе операции эсэсовцы уничтожили на территории лагерей Майданек, Понятова и Травники всех евреев из Люблинского района. В общей сложности, по разным оценкам, было убито от 40 000 до 43 000 человек (из них в Майданеке 18 000).

Начиная с ноября 1943 года в непосредственной близости от лагеря заключёнными были выкопаны рвы 100 метров длиной, 6 метров шириной и 3 метра глубиной. Утром 3 ноября всех евреев лагеря и близлежащих лагерей пригнали в Майданек. Их раздели и приказали лечь вдоль рва по «принципу черепицы»: то есть, каждый последующий заключённый ложился головой на спину предыдущего. Группа эсэсовцев из примерно 100 человек целенаправленно убивала людей выстрелом в затылок. После того, как первый «слой» заключённых был ликвидирован, эсэсовцы повторяли экзекуцию до тех пор, пока 3-метровая траншея не была полностью заполнена трупами людей. Во время расправы для заглушения выстрелов играла весёлая музыка . После этого трупы людей были прикрыты небольшим слоем земли, а позднее кремированы.

Освобождение лагеря

Ликвидирован Красной армией 22 июля 1944 года .

Использование территории лагеря после освобождения

После прихода Красной армии лагерь некоторое время использовался НКВД для содержания немецких военнопленных и польских «врагов народа », в число последних входили бойцы из Армия Крайова (польского движения Сопротивления). Через него прошли тысячи членов польского Сопротивления.

Процессы над военными преступниками

Комендантами Майданека были: Карл Кох (с июля 1941 года по август 1942 года), Макс Кёгель (с августа 1942 года по октябрь 1942 года), Герман Флорштед (с октября 1942 года по ноябрь 1943 года), штурмбаннфюрер СС Мартин Вейсс (с ноября 1943 года по 1 мая 1944 года) и оберштурмбаннфюрер СС Артур Либехеншель (с 19 мая по 15 августа 1944 года).

1-й процесс проходил с 27 ноября по 2 декабря 1944 года в Люблине. Преступники, среди которых: гауптштурмфюрер СС Вильгельм Герстенмейер, оберштурмфюрер СС Антон Тернес, обершарфюрер СС Герман Фёшель, роттенфюрер СС Теодор Шёллен, Эдмунд Польман и Генрих Штальп приговорены к смертной казни. Роттенфюрер СС Теодор Шёллен был так называемым «выдирателем зубов», о котором писал Константин Симонов .
2-й процесс проходил в Люблине с по 1948 год . Перед судом предстали 95 эсэсовцев, из которых лишь 7 были приговорены к смертной казни.
3-й процесс проходил с 26 ноября 1975 года по 30 июня 1981 года в Дюссельдорфе (Германия). Перед судом предстали 15 сотрудников лагерной администрации и охраны. Четверо обвиняемых были оправданы, в ходе процесса двое признаны недееспособными и еще один (Алекс Орловски) умер, семеро были приговорены к тюремному заключению на сроки от 3,5 до 12 лет. К пожизненному заключению была приговорена надзирательница Гермина Браунштайнер .

Мемориал

Панорама Майданека и современного Люблина

В Майданеке был создан первый в истории памятник жертвам Холокоста . Он был открыт в мае 1943 года . В настоящее время на территории лагеря Майданек действует мемориальный музей. Он был создан в ноябре 1944 года и стал первым музеем в Европе на месте бывшего гитлеровского концлагеря.

У входа на территорию лагеря в 1969 году был воздвигнут Памятник борьбы и мученичества (проект Виктора Толкина).

Возле крематория и расстрельных рвов сооружен мавзолей с бетонным куполом, под которым собран прах жертв.

Галерея

Majdanek-krematorium.jpg

Крематорий

Majdanek hek.jpg

Забор, бывший под электрическим током

Interior of the former crematorium.jpg

Внутри крематория

Majdanek tafel.jpg

Стол для препарирования

Majdanek - Shoes Storage.JPG

Обувь жертв Майданека

Majdanek - enterace.jpg

Вид от входа

См. также

Напишите отзыв о статье "Майданек"

Примечания

Литература

Залесский К. СС. Охранные отряды НСДАП. - М .: Эксмо , 2004. - С. 328-329. - 656 с. - ISBN 5-699-06944-5 .
Кузьмин С.Т. Сроку давности не подлежит. - М .: Издательство политической литературы, 1985. - С. 106-112.

Ссылки

(нем.) (англ.) (польск.)
hauster.de/data/simonovsu.pdf - факсимиле трех номеров газеты "Красная звезда" от 10-12 августа 1944 года, с очерком Константина Симонова "Лагерь уничтожения" - первая публикация о Майданеке, с фотографиями О.Кнорринга



В Германии и Австрии

Оккупированные территории

Отрывок, характеризующий Майданек

Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.

Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.

КАТЕГОРИИ